Рохелио Тисон около часа назад взошел в Пуэрто-Пиохо на палубу этого баркаса, после того как его хозяин — контрабандист, до сих пор еще рискующий промышлять в бухте, — за соответствующую мзду уговорил часовых на причале Сан-Фелипе пялить слипающиеся глаза в другую сторону. И сейчас, под мачтой, до бровей нахлобучив шляпу и подняв воротник, скрестив руки на груди и опустив голову, комиссар ожидает конца этого путешествия. Холод оказался куда более влажным и пронизывающим, нежели ожидалось: зря не поддел под редингот еще чего-нибудь. Впрочем, это единственное, чего он не предусмотрел нынче ночью. Единственное упущение. Ко всем прочим деталям своей затеи он в последние дни отнесся с большим вниманием, рассчитал все до последней мелочи и, не скупясь, сыпал золото, призванное обеспечить ему и предварительную договоренность, и тайную доставку на место, и подобающий прием. Все должно быть надежно и безопасно.

Он томится нетерпением. Слишком долго пребывает здесь, в незнакомой обстановке, в море и темноте, вдали от своего города и привычной обстановки. Он чувствует свою уязвимость. Вот оно, нужное слово. У него нет привычки к морю, особенно когда скользишь по нему во тьме навстречу неведомому. Одолевая желание закурить — огонек сигары, предупредил его шкипер, могут заметить издали, — комиссар прислоняется к мокрой от ночной измороси мачте. Все здесь влажно — и деревянная скамейка, где сидит Тисон, и планшир, вдоль которого уложены весла, и фетр его шляпы, и сукно плаща. Капает даже с бакенбардов и усов, и кажется, будто сырость пронизала в самом деле до костей, достала до нутра. Он мрачно поднимает голову, оглядывается. На корме, возле штурвала, смутно виднеется безмолвный силуэт шкипера, а на носу бесформенным кулем свернулся прикорнувший помощник Для обоих подобные рейсы — дело привычное. Хлеб насущный. Звездный купол у них над головами ограничен берегами бухты и обрывается у почти невидимой сейчас линии горизонта, обозначая ее. Слева по борту комиссар различает где-то очень далеко впереди огни Эль-Пуэрто-де-Санта-Мария, а справа, меньше чем в миле дистанции, — приплюснутые и продолговатые, более темные, чем все вокруг, очертания полуострова Трокадеро.

Тисон думает о человеке, с которым ему предстоит встреча. Установить его личность оказалось непросто, удалось нескоро и обошлось недешево. Теперь комиссар спрашивает себя, каков же окажется этот человек и удастся ли объяснить ему, чего от него добиваются. И можно ли будет заручиться его помощью в поимке убийцы, вот уж целый год разыгрывающего зловещую партию на шахматной доске города и бухты. И еще с понятным беспокойством прикидывает, благополучно ли завершится его путешествие — доберется ли до цели и вернется ли назад, не вмешается ли в ход дела, нежданно грянув во тьме, какой-нибудь шальной ружейный или пушечный выстрел. Рохелио Тисону до сегодняшней ночи никогда не доводилось ставить на кон свою должность и собственную жизнь. Однако он готов, если нужно будет, сойти в самый ад, лишь бы только найти то, что ищет.

14

— Странное это дело.

Симон Дефоссё в тусклом свете свечи, воткнутой в горлышко бутылки, внимательно рассматривает человека напротив. Типично испанское лицо — оливково-желтое, четко очерченное, с крючковатым носом. Густые курчавые бакенбарды переходят в усы. Взгляд темных глаз бесстрастен. Но в этом бесстрастии таится угроза. Похож по виду на военного или даже на геррильеро — из тех, что никуда не годны в открытом бою, но страшны, когда нападают из засады или застают врасплох. Однако Дефоссё уже знает, что неожиданный посетитель служит в полиции, и уж наверно не на рядовой должности. Если хватило денег и связей, чтобы оказаться здесь с охранной грамотой по-испански и по-французски в кармане. Если по дороге сюда не был ни схвачен, ни убит.

— Дело, которое мне без вашего содействия не решить, господин майор.

— Капитан, с вашего позволения.

— А-а, виноват.

Говорит по-французски довольно уверенно и правильно, отмечает Дефоссё. Раскатывает, как все испанцы, «р» да иногда, подыскивая подходящее слово, опускает глаза, морщит лоб. Однако понять его можно без труда, объясняется свободно. Несравненно лучше меня, вынужден признать капитан, который по-испански знает только буэнос диас, сеньорита, куанто куэстада мальдитас канальяс. [44]

— Вы отвечаете за свои слова?

— Я отвечаю за дела. А дела таковы, что из семи убитых девушек трех обнаружили там, куда вскоре после этого упали бомбы. Ваши бомбы.

Испанец сидит на колченогом расшатанном стуле, а несколько минут назад извлек из внутреннего кармана своего темно-коричневого редингота — просторного, длиной до пят — и разложил перед капитаном план Кадиса. Лейтенант Бертольди, который стоит снаружи на карауле, следя, чтобы никто не помешал беседе, обыскал незнакомца, когда тот появился, и удостоверился, что оружия при нем нет. Симон Дефоссё устроился на пустом зарядном ящике, прислонившись спиной к облезлой стене превращенного в склад огнеприпасов старого дома, что стоит на дороге из Трокадеро в Эль-Пуэрто-де-Санта-Мария, невдалеке от банки, на которой чуть больше часа назад высадился этот странный гость. Долгий опыт общения с испанцами учит, что никому из них ни верить, ни доверять нельзя. Так что французский капитан, положив шляпу на стол, накинув на плечи шинель, держит саблю между колен, а заряженный пистолет — за поясом.

— И во всех случаях дул восточный ветер, левантинец, как у нас говорят, — добавляет посетитель. — Умеренный. И бомбы во всех трех случаях взрывались.

— Будьте так любезны, покажите на карте точное место…

Оба снова склоняются над схемой Кадиса. При свете огарка испанец показывает обведенные карандашом места. И Дефоссё при всем своем скептицизме — он по-прежнему считает все это полным вздором — чувствует холодок любопытства. В конце концов, речь о траекториях, о поражении целей. О баллистике. Сколь бы невероятным ни казалось то, что этот субъект припас для него за пазухой, это все же имеет отношение к работе, которой капитан занят каждодневно. К его расчетам, к разочарованиям и надеждам.

— Чушь какая-то… — заключает он, откидываясь на стуле. — Нет и не может быть взаимосвязи между…

— Есть взаимосвязь. Затрудняюсь сказать, какого рода и почему она возникает. Однако она есть.

Дефоссё пытается прочесть что-то в лице гостя. И будь это «что-то» одержимостью или исступлением фанатика, все было бы очень просто и беседа прекратилась бы в ту же минуту. Доброй вам ночи, сеньор, спасибо, что развлекли своей занимательной историей. Будьте здоровы. Однако же тут нечто другое. На лице человека перед ним — спокойная уверенность. Выношенная и твердая. Не похоже на игру ума, на плод воспаленного воображения. И по тому, как излагал он свое дело, тоже не скажешь, что склонен к фантазиям. Да и на службе в полиции фантазеры обычно не задерживаются. А этот, судя по наружности, служит давно и должность выслужил немалую. Да и прямо надо признать, что никакому воображению, как его ни воспаляй, такое выдумать, пожалуй, не под силу.

— И потому вы решили, что наш агент…

— Да, разумеется. — Губы испанца дрогнули в странноватой скупой улыбке. — Имелась некая связь, и я полагал, что она заключена в этом человеке. Полагал ошибочно.

— А что сталось с ним?

— Он ждет суда. И кары, положенной шпионам… Мы ведь на войне как-никак, о чем вы осведомлены лучше моего.

— Его приговорят к смертной казни?

— По всей видимости. Но это уже не мое дело.

Дефоссё размышляет о человеке, которого никогда не видел. Только получал — покуда приходила голубиная почта — от него депеши. И сейчас не знает даже, что подвигло того шпионить в пользу Франции — корыстолюбие ли, патриотизм или еще что. Не знал до сегодняшнего дня ни имени его, ни национальности. Это известно генералу Мокери, новому начальнику главного штаба Первого корпуса, после отставки своего предшественника, генерала Семелье, ведающего агентурной разведкой и подобными делами. Капитан предпочитает держаться от этого запутанного и мутного мира подальше. Так или иначе, он скучает без голубей. Донесениям, которые он получает теперь — у императорской армии есть, разумеется, в Кадисе и другие информаторы, — не хватает той скрупулезной точности, что была присуща шифровкам арестованного агента.